карта сайта

почта

3.6. Религия и нравственность

...Подчиняя свою жизнь нравственному идеалу, нация желает подчинить себя Божественному руководству и ищет верховной власти — Божественной...

Для того, чтобы власть могла получить значение Верховной, необходимо народное единомыслие относительно того, что высшим принципом управления в обществе должен быть нравственный идеал. Когда такое живое сознание имеется в отношении высшего идеала жизни, наилучшим выражением его осуществления становится власть единоличная, ибо личность человека есть живое воплощение нравственного идеала. В его лице нация подчиняет на служение идеалу правды как свою силу большинства (элемент демократии), так и силу лучшего меньшинства, опыт, авторитет, влияние своих лучших людей (элемент аристократии). Такой всеобъемлющий идеал может дать только религия, а не какие-либо философские системы, потому что только она ставит высшую Божественную Личность превыше всего в природе и, таким образом, в нашей человеческой мирской жизни сохраняет место для начала нравственно-личного. Только при свете религии человек при всех своих подчинениях мирскому, материальному и социальному, сохраняет значение своей души как части божественного, а посему переносит понятие верховности на идеалы нравственные. Для верующего сверх того понятно, что только реальная связь с Божеством способна дать силу жить нравственным идеалом. В исторической действительности всеобъемлющий идеал, способный объединить все цели и все стороны жизни на почве нравственной, человечество находило именно в религии. Религиозные концепции, точно также как те или иные расстройства религиозного сознания, оказывают великое влияние на общественную и политическую жизнь государств. Отсюда ясно, что наиболее твердую основу для единоличной верховной власти дает именно религия. Но будучи связана с некоторой высшей силой, она является представительницей не народа, а той высшей силы, из которой вытекает нравственный идеал. Признавать верховное господство этого идеала нация может лишь тогда, когда верит в его абсолютное значение, а стало быть, возводит его к абсолютному личному началу, то есть Божеству. Истекая из человеческих сфер, идеал не был бы абсолютен; проистекая не из личного источника, не мог бы быть нравственным. Таким образом, подчиняя свою жизнь нравственному идеалу, нация, собственно желает подчинить себя Божественному руководству, ищет верховной власти - Божественной.

Это и есть необходимое условие, при котором единоличная власть способна перерастать значение делегированной и становиться верховной, как делегированная от Божества, а поэтому не только совершенно независимая от людей, но и выше всякой их человеческой власти. Римский цезаризм чувствовал это, когда старался приписывать императорам личную божественность, но в действительную монархию мог превратиться только с победой христианства, в империи Византийской.

Вообще, как выше сказано, лишь христианство, открывающее истинные цели жизни, природу человека и действие Божественного Промысла, дает вполне надлежащую социальную среду для развития монархического начала власти во всей его тонкости. Уклонения от начал истинного христианства в римском католицизме или протестантизме дают в политике образчики уже более или менее извращенного типа монархии.

Настоящую основу христианского политического учения составляет воздавание Кесарю Кесарева и Божия Богу.

Кесарь не случайно является на свете. Нет власти, которая была бы не от Бога. Даже в таком страшном случае, какой поставил Пилата решителем вопроса о казни Христа, представитель земного суда не имел бы власти, если бы не было ему дано от Бога. Божественный Промысел управляет миром непостижимыми для человека путями, и для наших земных дел создает власть, которой мы обязаны повиноваться “для Бога”, как неоднократно прибавляет апостол. В учении апостольском политическое своеволие не отличается от своеволия вообще, оно составляет проявление некоторой распущенности, “похоти плоти”, отсутствия понимания главной цели жизни. Им отличаются люди, которые “идут в след скверных похотей плоти, презирают начальства, дерзки, своевольны, не страшатся злословить высших”. Те же самые люди, которые “оскверняют плоть, отвергают начальства и злословят высокие власти”, они же своим поведением служат соблазном на вечерях любви. Всем таким апостольское учение угрожает тяжким наказаниям Господа. Элемент власти так широко признается христианством, что даже рабы, имеющие господами “верных”, то есть вместе с господами составляющие членов одной и той же церкви, тем не менее, должны повиноваться господам. Нет власти не от Бога. Противящиеся власти, противятся Божьему установлению. И только необходимость воздаяния Божия Богу кладет границы повиновению кесарю и властям от кесаря установленным.

Такое повиновение не остается, однако, без разумного объяснения. власть воздвигается Богом для блага самих же людей. “Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло — бойся, ибо он не напрасно носит меч. Он Божий слуга, отмститель в наказание делающему зло. Начальствующие страшны не для добрых дел, а для злых”. Апостол увещевает быть покорными не только “царю, как верховной власти”, но и “правителям от него поставленным для наказания преступников и для поощрения делающих добро”. Власть, таким образом, не есть какая-либо привилегия, но исполнение службы, Богом указанной.

Сами “господа” должны пользоваться почтением “рабов”, собственно потому, что “благодетельствуют” им. Христианство, таким образом, повсюду облекает всякую власть обязанностью известного служения на пользу подчиненным. Поэтому подчиняться должно не только от страха, но и по совести. Уплата денежных податей точно также обязательна: “Ибо они (власти) Божьи служители, постоянно сим (то сеть, службой) занятые”, и стало быть, очевидно, требующие содержания со стороны общества, на пользу которому служат. В общей сложности “всякая душа да будет покорна высшим властям”. “Отдавайте всякому должное: кому подать - подать, кому оброк - оброк, кому страх - страх, кому честь - честь”. Должно также “молиться и благодарить за царей, и за всяких начальствующих”, для чего? Для того, чтобы проводить “жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте”.

Эта тихая и безмятежная жизнь во всяком благочестии и чистоте и есть идеал христианского общества, а пособие осуществлению его поставленная от Бога власть. Те, кто этого не понимают и выходят из повиновения — это “безводные облака, носимые ветром, ропотники, ничем недовольные, поступающие по своим похотям”, они “обещают другим свободу, будучи сами рабами тления”.

Своеволие политическое, вообще, рассматривается христианством как одно из проявлений общего своеволия, распущенности, по существу предосудительной, как “злоупотребление свободой”, ибо постоянно напоминая христианам, что они “призваны к свободе”, вероучение столь же постоянно увещевает поступать как свободные, а не как злоупотребляющие свободой.

Это наставление давалось уже в то время, когда христиане не только еще не имели никаких прав, но были гонимы с жестокостью и несправедливостью, превосходящими всякое описание. Повиноваться должно даже и такой власти. Власть, даже языческая - хочет она или не хочет — поставлена все-таки по той воле Бога (по Его попущению), которую Ему угодно было проявить в политических отношениях. Уважение предписывается к самому принципу власти.

С тех пор как Верховная власть перешла в руки христианских государей, такое уважение, понятно, могло лишь возрасти. Миссия же власти, как Божие служение, из бессознательной, направляемой лишь Промыслом, со стороны государя-христианина становится сознательной. Церковь не только молится за власть, но уже может освящать ее своими таинствами. Уважение христианина к власти лишь возрастает от этого. С другой стороны, государь, будучи христианином, сознательно принимает власть не иначе, как служение, то есть как долг, обязанность. Он становится в ряд тех царей, которых Господь помазывал на царство в Израиле, но также и низвергал, и наказывал: в ряд царей, которые ответят за каждый свой поступок. Царь в отношении подданных имеет все права, ибо христианское учение говорит только об обязанностях подданных, совершенно умалчивая о каких-либо правах их в отношении Верховной власти. Верховная власть отсюда, естественно, оказывается безграничною (в политическом смысле), но чем более она принимает такую безграничность, тем более она принимает миссию “Божьего служения”, а стало быть и всю его страшную ответственность.

При таких условиях несение власти является в нравственном отношении истинным подвигом. Государь “не даром носит меч”, но за каждый неправильный удар меча, как и за ненанесение удара, если это необходимо, ответит перед “Царем царей”. Он поставлен для доставления другим “тихого и безмятежного жития”, и - что ответит перед “Царем царей”, если этой цели службы своей не исполнил? Он поставлен для наказания злых и поощрения делающих добро, другими словами, для осуществления справедливости того, что соответствует правде. Что ответил он “Царю царей”, если не дал обществу этого господства правды?

Если обратиться к более древним временам, то и там мы найдем религию как одну из основ сильной государственной власти. Как отмечал Маккиавели (16), “государи и республики, желающие сохранить государство от порчи, должны прежде всего соблюдать в чистоте религиозные обряды и всегда поддерживать уважение к ним, потому что самый сильный признак, указывающий на упадок страны, состоит в отсутствии почтения к богослужению”. Легко достигнуть этого, если знать, на чем основана религия родины, так как всякая религия имеет основанием своего существования какое-нибудь из главных учреждений. Существование Языческой Религии было основано на ответах оракулов и на приговорах авгуров и гаруспиков: отсюда проистекали все прочие обряды, церемонии, жертвоприношения язычников, потому что если верить что Бог может предсказать тебе будущее твое счастье и будущую невзгоду, то не трудно поверить, что он может и дать тебе их. Отсюда происхождение храмов, жертвоприношений, молитв и всех прочих религиозных обычаев; потому оракул Делоса, храма Юпитера-Амона и другие знаменитые оракулы возбуждали удивление и благоговение мира. Когда же они заговорили по прихоти сильных народ увидел обман, люди сделались неверующими и склонными нарушать все добрые порядки. Итак, правители государства должны заботиться о сохранении оснований своей национальной религии; при этом условии им будет легко поддерживать в своем государстве религиозность и через это удержать в нем согласие и добрый порядок. Они должны поощрять и поддерживать все, что благоприятствует религии, хотя бы даже считали все это обманом и ложью; и чем более они мудры, чем более сведущи в познании природы, тем более обязаны поступать таким образом». О том как мудрые люди соблюдали все это и действовали таким образом, свидетельствует следующее повествование из истории Древнего Рима (16).

Хотя первым основателем Рима был Ромул и Рим, как сын отцу, был обязан ему рождением и воспитанием, однако, находя учреждения Ромула не соответствовавшими великому назначению его города, небеса судили внушить Сенату римскому избрать в преемники ему Нуму Помпилия, дабы все, не совершенное Ромулом,6ыло довершено Нумой. Нума, найдя народ диким и желая мирными средствами привести его к гражданственности, обратился к религии как средству, прежде всего необходимому для насаждения гражданского быта; он основал Религию так, что течение многих веков нигде не было такой богобоязненности, как в этой республике, что облегчало все предприятия Сената и великих римских мужей. Видя бесчисленные примеры, представляемые и целым народом римским во всей его совокупности, и многими отдельными гражданами, нельзя не заметить, что нарушения клятв они боялись еще больше, чем нарушения законов, что могущество Божие они почитали выше могущества человеческого».

Очевидные примеры этого представляют Сципион и Манлий Торкват. После поражения Римлян Ганнибалом при Каннах многие граждане, придя в ужас и отчаяние, собрались и решились, покинув Италию, бежать в Сицилию. Сципион, узнав об этом, отправился к ним и с обнаженным мечом в руке принудил их дать клятву не оставлять отечества. Луций Манлий, отец Тита Манлия, прозванного впоследствии Торкватом, был обвинен народным Трибуном Марком Помпонием, но, прежде чем настал день суда, Тит пошел к Марку и, угрожая убить его, если он не поклянется снять с его отца обвинение, страхом принудил его дать клятву, и Марк взял обвинение назад. Таким образом, мы видим, с одной стороны, что граждане, которых не могли удержать в Италии ни любовь к отечеству, ни законы, были удержаны насильно вынужденной клятвой; с другой стороны, мы видим трибуна, которого ни ненависть к отцу, ни обида, нанесенная ему сыном, ни личная честь не заставили нарушить данную клятву. Все это имело своим источником религию, основанную в государстве Нумой.

Изучая римскую историю, можно увидеть, какую помощь оказывала религия для начальствования войском, для соглашения народа, для поддержания добрых граждан и для посрамления злых. Вот почему, если бы зашел спор о том, кому Рим более обязан — Ромулу или Нуме, предпочтение было бы отдано Нуме, ибо, где есть религия, там легко водворить военную дисциплину; там же, где есть только дисциплина, трудно водворить религию. Действительно, мы видим, что для учреждения Сената и других военных и гражданских установлений Ромулу не нужен был авторитет Богов; Нуме же он был необходим, и потому он притворялся, что совещается с одной Нимфой, которая будто бы внушает ему то, что он потом советует народу; он делал это потому, что ему приходилось водворять в городе новые и небывалые порядки, и он сомневался, чтобы для этого было достаточно одной его власти.

В самом деле, не было ни одного законодателя и вообще основателя в народе новых установлений, который не ссылался бы на Бога, потому что иначе учреждения его были бы отвергнуты, ибо только мудрый человек может видеть множество преимуществ, не имеющих в себе достаточно очевидности, чтобы в них точно так же убедились и другие. Чтобы устранить это препятствие, мудрые люди ссылаются на Бога. Так делали Ликург, Солон и многие другие, имевшие подобную же цель. Римский народ, удивляясь доброте и мудрости Нумы, повиновался всем его распоряжениям. Правда, время это было очень религиозное, а люди, с которыми ему приходилось иметь дело, очень грубы, так что ему было весьма легко проводить свои намерения, имея возможность без труда давать обществу какую угодно новую форму. Так, без сомнения, и в наше время было бы легче устроить государство по своему плану.

Религия, учрежденная Нумой, была первым основанием благополучия Рима, потому что она установила в нем добрые порядки, добрые порядки дали ему счастье, а счастье доставило ему все его успехи. Как соблюдение богопочитания делается основанием величия государств, так пренебрежение им бывает причиной их падения, ибо, где нет религиозного страха, там государство или распадается, или должно сохраняться боязнью к государю, который в этом случае заменяет религию.

Уместно привести также несколько примеров, как Римляне пользовались религией для преобразований государства и ведения своих предприятий. Хотя Тит Ливий представляет много таких примеров, но удовольствуемся следующими. Когда на место консулов римский Народ учредил военных Трибунов случилось однажды, что в Трибуны были выбраны все плебеи; в тот же год Рим постигли болезни и голод и явились разные знамения; тогда Патриции воспользовались этим случаем, чтобы переизбрать Трибунов, говоря, что Боги разгневались на Рим за оскорбление величия власти и что нет другого средства умилостивить их, кроме избрания трибунов по обычному порядку; народ, уважая религию, избрал в Трибуны одних патрициев. Во время осады Вейев военачальники воспользовались религией, чтобы расположить солдат в пользу предприятия: в этот год Альбанское озеро необыкновенно разлилось и римские солдаты, которым наскучила долгая осада, хотели вернуться и Рим. Тогда Римляне придумали, будто Апполон и другие оракулы предсказали, что Вейи будут завоеваны в год разлива Альбанского озера. Это побудило солдат переносить тяготы осады в надежде вскоре овладеть городом; они согласились продолжать военные действия, так что Камилл, назначенный Диктатором, взял наконец Вейи после десятилетней осады. Таким образом религия, ловко употребленная, помогла взять Вейи и восстановить избрание Трибунов из Патрициев, тогда как без нее и то и другое было бы очень трудно.

Вот еще пример в подтверждение этого. В Риме возникли смуты, возбужденные Терентилием. В числе первых средств, к которым прибегли против него патриции, главным была религия; ею воспользовались двояким образом. Во-первых, обратились к Сивиллиным книгам и вычитали в них ответ, что если не устранить гражданских междуусобиц, то год этот грозит городу опасностью потерять свободу; хотя Трибуны и открыли обман, но он распространил такой страх в народе, что рвение его последовать за Трибунами сразу остыло. Во-вторых, некто Аппий Гердоний, собрав толпу изгнанников и рабов числом до 4000 человек, занял ночью Капитолий, и можно было опасаться, что Эквы и Вольски, вечные враги имени римского, нагрянув в Рим, овладеют им: однако Трибуны продолжали упорно настаивать на необходимости утвердить закон Терентилия, об опасности же этой отзывались с пренебрежением, как о выдумке. Тогда из Среды Сената вышел Публий Валерий, гражданин достойный и уважаемый; в речи, то ласкающей, то угрожающей, он показал народу опасное положение города и несвоевременность требований Трибунов; таким образом он убедил народ дать клятву не преступать воли консулов, и народ повиновался и отнял Капитолий силою. Но при этом Публий Валерий был убит, и на место его немедленно назначен Тит Квинкций. Авгурии составляли не только главное основание языческой религии, но вообще одну из первых причин благоденствия Римской республики. Поэтому Римляне заботились об авгурах преимущественно перед всеми другими жрецами; без них не обходились ни консульские комиции, ни начинания предприятий, ни выступления войск, ни выход в бой и вообще ни одно важное дело, как гражданское, так и военное; Римляне никогда не выступали в поход, не убедив солдат, что Боги обещают им победу. В числе гадателей был особый класс гаруспиков, называвшихся пулларнями - хранителями цыплят, всегда состоявшие при войске; когда войско готовилось вступить с неприятелем в сражение, эти цыплятники приступали к своим гаданиям, и, если цыплята клевали, войско сражалось под хорошей приметой; если не клевали, сражения избегали. Конечно, если благоразумие требовало предпринять что-либо, несмотря на неблагоприятные предзнаменования, они предпринимали, но при этом старались всячески устроить дело так, чтобы оно не имело вида пренебрежения к религии.

Так поступил Консул (Луций) Папирий в очень важном сражении с Самнитами, которое окончательно ослабило и поразило этот народ. Папирий стоял лагерем против Самнитов и, считая победу несомненной и желая вступить в сражение, приказал цыплятникам совершить свои гадания. Но цыплята не стали клевать, однако главный гадатель, видя желание войск сразиться и уверенность главнокомандующего и всех солдат в победе, чтобы не пропустить случая одержать успех, донес Консулу, что предсказание благоприятно. Папирий начал строить ряды, но некоторые из цыплятников проболтались солдатам, что цыплята не клевали, а солдаты пересказали это племяннику консула Спурию Папирню. Консул, услышав это, тотчас отвечал племяннику, что ему следует только хорошо исполнять свой долг, а что касается до него и до его армии, то для них предсказания хороши; если же главный гадатель обманул их, то это падет только на его же голову. А чтобы исход соответствовал предсказанию, он приказал легатам поставить цыплятннков в первый ряд. Случилось, что при движении на неприятеля один римский солдат метнул копье и нечаянно убил главного гадателя. Консул, услышав это, сказал, что все делается к лучшему и благосклонность Богов очевидна, потому что смертью лжеца войско очистилось от вины и вместе с тем от всех злых предсказаний, которые он против него делал. Таким образом, умея ловко соглашать свои намерения с предзнаменованиями, он вступил в сражение, не дав армии никакого повода подумать, что он в чем-нибудь пренебрег предписаниями религии.

Иначе поступил Аппий Пульхр в Сицилии во время первой Пунической войны. Желая вступить в бой с карфагенским войском, он велел цыплятникам гадать. Когда они донесли ему, что цыплята не клюют, он сказал: “Посмотрим, не захотят ли они пить” - и приказал бросить их в море. Потом, вступив в бой, проиграл сражение и был в Риме осужден, а Папирий почтен не столько потому, что один победил, а другой был побежден, сколько за то, что один поступил с религиозными гаданиями осторожно, а другой - дерзко. Весь этот обряд гадания имел целью только внушить солдатам в сражении больше самоуверенности, которая почти всегда ведет к победе. К этому прибегали не только Римляне.

Аналогичные примеры можно найти и в истории древней Греции и других древних народов, а также у диких племен, существующих в настоящее время. Если бы в христианских государствах сохранилась религия, в том виде как она была основана, христианские государства были бы гораздо счастливее и более согласны между собой, чем теперь. Но, как глубоко упала она, лучше всего показывает то обстоятельство, что народы, наиболее близкие к нашей религии, оказываются наименее религиозными. Если взглянуть на основные начала христианства и посмотреть потом во что их обратили теперь, то нельзя сомневаться, что мы близки к или к погибели или к наказанию.

Прагматическая сторона неизбежности связи власти и религии вытекает из постулата, определяющего государство как «опекуна» толпы.

Пока государство, или, говоря точнее, - правительство, рассматривает себя как опекуна «несовершеннолетней» толпы и в ее интересах обсуждает вопрос, нужно ли сохранить или устранить религию, - до тех пор он, вероятно, будет всегда решаться в пользу сохранения религии. Ибо религия удовлетворяет душу отдельной личности в случае потери, нужды, ужаса, недоверия, т. е. там, где правительство чувствует себя бессильным сделать что-либо непосредственно для облегчения душевных страданий частного лица; и даже при общих, неизбежных и ближайшим образом неустранимых бедствиях (при голоде, денежных кризисах, войнах) религия внушает толпе спокойное, выжидательное, доверчивое поведение. Всюду, где необходимые или случайные недостатки государственного управления будут обнаруживаться проницательным людям и приводить их в строптивое настроение, -непроницательные будут видеть перст Божий и покорно подчиняться велениям свыше (понятие, в котором обыкновенно сливаются божественные и человеческие порядки управления); и этим обеспечивается внутренний гражданский мир и непрерывность развития. Сила, которая лежит в единстве народного сознания, в одинаковых мнениях и общих целях, охраняется и скрепляется религией, за исключением тех редких случаев, когда духовенство не может сойтись в цене с государственной властью и вступает в борьбу с ней. Но обыкновенно государство умеет расположить в свою пользу священников, потому что оно нуждается в их интимнейшем и сокровенном воспитании душ и умеет ценить служителей, которые по внешности преследуют совершенно иные интересы. Без содействия духовенства еще и теперь никакая власть не может стать «легитимной». Таким образом, абсолютная опекающая власть и тщательное сохранение религии необходимо идут рука об руку. При этом надо предполагать, что правящие лица и классы просвещены относительно пользы, которую приносит им религия, и, таким образом, в известной мере чувствуют себя выше религии, поскольку они пользуются ею как средством; поэтому здесь берет свое начало свободомыслие. - Но как обстоит дело, когда начинает пробиваться то совершенно иное понимание власти, которое провозглашается в демократических государствах? Когда во власти видят не что иное, как орудие народной воли, не какие-либо «верхи» по сравнению с «низами», а исключительно функцию единственного суверена, народа? Здесь власть может занять в отношении религии ту же самую позицию, что и народ; всякое распространение просвещения должно будет находить отзвук в представителях народа, использование и эксплуатация религиозных сил и утешений окажутся уже же столь легко возможными (разве только в том случае, если могущественные вожди партий будут некоторое время иметь влияние, аналогичное влиянию просвещенного деспотизма). Но если государство уже не смеет извлекать пользы из самой религии или народ имеет слишком разнообразные понятия о религиозных вопросах, так что он уже не может позволить власти никакого определенного однообразного способа действий в религиозных мероприятиях, - то выходом из этого неизбежно явится то, что религия будет рассматриваться как частное дело и ответственность за нее будет переложена на совесть и привычку каждого отдельного человека. Результатом этого прежде всего окажется кажущееся усиление религиозного чувства, так как теперь выступят и до последних пределов разойдутся скрытые и подавленные движения этого чувства, которым государство непроизвольно или намеренно не давало простора; позднее обнаруживается, что религия задавлена сектами и что множество драконовых зубов было посеяно в тот момент, когда религия была превращена в частное дело. Наличие спора, враждебное обнажение всех слабостей религиозных исповеданий приводит к тому, что остается лишь один выход: все лучшие и более одаренные люди должны признать безверие своим «частным делом» - и этот образ мыслей получает отныне перевес и в умах господствующих лиц и, почти против их воли, придает их мероприятиям характер, враждебный религии. Как только это наступает, настроение людей, еще руководимых верой, которые прежде обоготворяли государство, как некую полусвятыню или подлинную святыню, сменяется настроением, решительно враждебным государству, они выслеживают мероприятия власти, стараются задержать их, встать им поперек пути, по возможности тревожить правительство, и пылом своей борьбы внушают противным, неверующим партиям почти фанатическое увлечение государством; и этому втайне еще содействует то, что в этих кругах, со времени отказа от религии, умы еще ощущают пустоту и предварительно пытаются найти возмещение своего рода заполнение в преданности государству. После этой, быть может, весьма длительной переходной борьбы решается, наконец, достаточно ли еще сильны религиозные партии, чтобы возвратить старое состояние и повернуть назад колесо, — в таком случае государством неизбежно овладевает просвещенный деспотизм (быть может, менее просвещенный и более боязливый, чем прежде), — или же побеждают безрелигиозные партии и в течение нескольких поколений препятствуют преемственному распространению враждебного направления, например, с помощью школ и воспитания, и, наконец, делают его совершенно невозможным. Но затем и у них слабеет упомянутое увлечение государством; все яснее становится, что вместе с религиозным обоготворением, для которого государство было таинством и сверхмировым созданием, потрясено и почтительное, основанное на авторитете, отношение к нему. Отныне отдельные лица интересуются им, лишь поскольку оно может быть им полезно или вредно, и всеми силами теснятся к нему, чтобы приобрести влияние на него. Но это соперничество вскоре становится слишком велико, люди и партии меняются слишком быстро, слишком яростно сбрасывают друг друга с горы, как только они достигли ее вершины. Всем мероприятиям, которые проводит власть, недостает залога длительности; начинают избегать предприятий, которые десятилетия и столетия должны тихо произрастать, чтобы принести зрелые плоды. Никто не чувствует иного обязательства в отношении закона,, как только покориться на мгновение власти, которая внесла этот закон; но тотчас же употребляются усилия, чтобы взорвать ее новой властью, новообразованным большинством. В конце концов это можно высказать с уверенностью — недоверие ко всякому управлению, уяснение бесполезности и изнурительности таких недолговечных распрей влечет людей к совершенно новому решению: к отмене понятия государства, к устранению противоположности между «частным» и «публичным». Частные общества шаг за шагом вовлекают в свою сферу государственные дела: даже самый неподатливый остаток, который сохранится от прежней работы власти (например, деятельность, охраняющая частных лиц от частных же лиц), в конце концов будет также выполняться частными предприятиями. Пренебрежение к государству, упадок и смерть государства, разнуздание частного лица есть следствие демократического понятия государства; в этом его миссия. Если оно исполнило свою задачу - которая, как все человеческое, несет в своем лоне много мудрого и много неразумного, — если все возвратные припадки старой болезни преодолены, то раскрывается новая страница в книге сказок человечества, - страница, на которой можно будет прочитать весьма диковинные истории, а может быть, и кое-что хорошее. – Итак, еще раз коротко повторим все вышесказанное: интерес опекающей власти и интерес религии идут рука об руку, так что, когда начинает отмирать последняя, потрясается и основа государства. Вера в божественный порядок политических дел, в таинство, которым овеяно существование государства, имеет религиозное происхождение; если религия исчезнет, то государство неизбежно потеряет свое покрывало Изиды и не будет возбуждать благоговения. Суверенность народа, рассматриваемая вблизи, содействует тому, чтобы рассеять даже последнее очарование и суеверие в области этих чувств, поэтому как бывший советский тоталитаризм, так и современная дикая демократия есть исторические формы падения государства, ибо они – крайности, а надо идти «царским путем», т.е. использовать принцип золотой середины, что подтверждено историей.